я родила здесь, в присутствии А-ма, три поколения мужчин моей семьи умерли бы, а прочие родственники страдали бы от трагедий на протяжении девяти поколений. Поэтому мы с А-ма начали строить планы на случай, если Саньпа не вернется вовремя.

– Убивать человеческие отбросы должен отец… – шепчет она мне однажды ночью. – Это его долг и его горе, поэтому он обязан излить свой гнев на ребенка за то, что вынужден совершить такой ужасный поступок. Но в таких случаях, как твой, убирать его из мира живых придется матери…

Это знание меня мучает. Я настолько оцепенела от дурных предчувствий, что, впав в транс будто нима, онемевшими пальцами смешиваю золу от костра с молотой рисовой шелухой. А-ма пальцем выковыривает пасту из миски в маленькую коробочку, которую прячет вместе с другими снадобьями и лекарствами. С этого момента мои дни проходят в тени этой крошечной коробочки, ведь ее содержимого хватит, чтобы заполнить ноздри и рот моего новорожденного ребенка.

Иногда ночью, прижимая ладони к голому животу под рубашкой, я чувствую, как он толкается локтями и коленками, словно пытаясь коснуться моих пальцев. Дэцзя, невезучая невестка Цытэ, приговаривала, как заклинание: «Пусть это будет сын. Пусть это будет сын. Пусть это будет сын». Мое заклинание куда проще: «Саньпа, Саньпа, Саньпа». Как бы далеко он ни находился, он обязан услышать зов моего сердца.

Однажды, душным днем, когда нет ни малейшего намека на ветерок, первый спазм схваток, зародившись у меня в позвоночнике, обвивает живот и спускается вниз. Затем приходит вторая схватка, за которой следует множество других, и ребенок, готовый выйти наружу, без конца толкается, а я пытаюсь сделать все возможное, чтобы удержать малыша внутри. Я скрещиваю ноги. Руками подтягиваю живот. А-ма слишком хорошо разбирается в этих вещах, чтобы не замечать. Когда она подходит ко мне и роняет: «Пора», отчаяние проникает в меня, уничтожая любую надежду. Я борюсь со слезами. Я не должна плакать. Мне категорически нельзя плакать, чтобы наш с А-ма план сработал. Мы пойдем в лес, я вытолкну из тела человеческий отброс и убью его прежде, чем это существо успеет заплакать. А-ма торопит:

– Быстрее, чтобы тебе как можно меньше мучиться.

Казалось бы, ни с того ни с сего А-ма объявляет остальным членам семьи, что мы с ней уедем на день или больше поухаживать за моими чайными деревьями. Мужчины почти не обращают внимания, а невестки напряженно поднимают плечи, выражая раздражение по поводу дополнительной работы, которую придется выполнять в наше отсутствие. А-ма укладывает в сумку несколько вещей, в том числе завернутое в защитную ткань вареное яйцо. Она протягивает мне ту самую коробочку со смесью пепла и шелухи как раз в тот момент, когда меня скручивает сильнейший спазм. Я стараюсь сохранить спокойное выражение лица, чтобы никто не заметил. А-ма прощается и буквально вытаскивает меня из дома. Оказавшись на улице, я всматриваюсь вдаль в надежде увидеть Саньпа. Но его нет. Как он мог так подвести меня, так подвести нас?

Я подавляю эмоции. Я должна покинуть деревню как обычно, если хочу вернуться и продолжить свою жизнь, не запятнав ее.

Мы продвигаемся медленно. Меня переполняют ужас и печаль, но я, как краб, карабкаюсь в гору, хватаясь за камни, прижимаясь к земле каждый раз, когда очередная схватка выводит меня из строя. Наше путешествие еще ускоряет роды.

– Надо торопиться, – говорит А-ма, хватает меня за руку и тянет вверх по тропинке.

Самое трудное – обогнуть валун, скрывающий вход в древнюю рощу, потому что живот, прижатый к незыблемой каменной стене, нарушает равновесие и грозит сбросить меня с обрыва. Мы выходим на поляну, но я слишком слаба, чтобы добраться до грота, и потому падаю под материнское дерево. А-ма расстилает циновку, и я скатываюсь на нее. Она помогает мне снять брюки, открывает сумку и выкладывает нож, жестяную коробочку со смертоносным содержимым и еще несколько маленьких мешочков и коробочек, в них лежат травы, которые помогут остановить кровотечение, справиться с болью и успокоить мой разум после того, как я сделаю то, что потребуется. Я в ужасном положении, но раскидистые ветви материнского дерева, нависающего надо мной, защищают меня будто купол.

А-ма выполняет все необходимые ритуалы, следя за сообщениями, которые посылает ей мое тело. Она заставляет меня сесть на корточки и прижаться спиной к стволу материнского дерева. Спазмы усиливаются и учащаются, пока я не становлюсь похожей на самку любого животного. Изо рта вырываются странные звуки. Воды из моего тела просачиваются сквозь родильный коврик и попадают на землю. Пальцы А-ма ощупывают меня снизу.

– Можно тужиться, – разрешает она.

Я хватаюсь за низкую ветку. Сильнее прижимаюсь к стволу и тужусь изо всех сил. Потом еще раз. И еще раз.

– Я чувствую головку, – объявляет А-ма, массируя то место, откуда должен появиться ребенок. – Ты родишь без моего вмешательства. – Я снова тужусь. – Головка вышла. Теперь самое сложное – плечики, Девочка, но ты справишься. – Должно быть, боги и духи присматривают за мной, потому что мне не так больно, как я ожидала. А-ма, похоже, читает мои мысли, потому что говорит: – Тебе повезло. Теперь тужься!

Я втягиваю воздух и задерживаю дыхание для последней потуги. Ощущения? Похожие посещали меня во время родов, свидетелем которых я была, только в этот раз это ощущение вырывается из моего тела наружу, будто рыба, проскальзывающая сквозь смазанные пальцы. А-а-а-а!

– Это девочка, – объявляет А-ма.

Далее в обычной ситуации говорили: «У вас с мужем всегда будет вода для питья», то есть дочка станет приносить нам воду, как того требуют правила. Вместо этого А-ма бормочет: «Маленькое счастье». Понимает ли она, что цитирует слова большинства ханьцев, которыми они отмечают рождение девочки? Я так не думаю. Скорее она напоминает мне, как мне повезло, что у меня дочь, а не сын, и мне придется убить всего лишь никчемную девочку.

По плану я должна действовать быстро. Но я смотрю на дочь, лежащую на коврике. Пуповина все еще тянется от ее живота к моим внутренностям. Она покрыта белым воском, защищавшим ее внутри моего тела, измазана кровью и испещрена желтыми нитями, оторвавшимися от материнского дерева. Даже если бы моя малышка не являлась человеческим отбросом, никому бы не позволили взять ее на руки, пока она не заплачет три раза. Но она не плачет. Не машет ручками, а спокойно смотрит на меня. Возможно, потому, что день теплый, а роды были быстрыми. Или она знает, что считается отбросом и ей суждено прожить на земле считаные минуты. Мне говорили, что новорожденные не